A dream is a goal without a deadline
Название: Три поцелуя
Автор: Fidelia ([email protected])
Бета: Nadalz
Категория: фемслэш
Пейринг: Парвати/Лаванда
Рейтинг: PG-13
Саммари: на самом деле поцелуев было больше, но лишь три из них имели значение
Ворнинг: foul language. местами
Поцелуй первый
Не знаю, когда именно я полюбила её, но точно помню, когда влюбилась. Это произошло на третьем курсе, весной, в самом начале апреля. С вечера все предвкушали Хогсмид и договаривались идти вместе, планировали налёт на «Зонко» и «Сладкое королевство», а потом на посиделки к мадам Розмерте, пива сливочного попить.
Но с утра всё пошло наперекосяк. У кого-то оказалась незапланированная тренировка по квиддичу, кто-то нарвался на взыскание – у Снейпа, у кого ж ещё, – а кто-то просто передумал, Мерлин знает почему. Я, копуша, как всегда прособиралась дольше всех, а вышла в гостиную – Лаванда одна стоит, злая, как боутракл, чьё дерево спилили по осени. «Эй, – удивилась я, – а где все? Разве нам не пора выдвигаться?» Я так и сказала – «выдвигаться», как будто мы военную кампанию какую проводили. «Да ну их всех к ебеням! Собирать их по всему замку ещё… Вдвоём идём», – в сердцах откликнулась Лаванда, круто развернулась и пошла к портрету Полной Дамы. Я настолько остолбенела от так легко сорвавшегося с её губ ругательства, что не могла и слова сказать. Она… ну, не ругалась никогда, а такими словами – тем более. И что-то это бранное слово во мне задело, сдвинуло, вот как будто заглушку какую выбило – так оно не вязалось с Лавандой. И всё моё накопленное и нерастраченное хлынуло на неё. Она совершенно случайно попала под эту лавину моих чувств, и на её месте мог оказаться кто угодно. Мы ведь третий год знакомы были, с самого распределения, сначала не особо дружили, больше приятельствовали – сестра заменяла мне всех на свете, – а вот уже после первых уроков у профессора Трелони мы с Лавандой близко сошлись. И вот не знаю, как бы всё повернулось, не выругайся она тогда. Но судьба есть, и я в неё верю, и что должно было случиться, то и произошло.
Меня тогда словно древком метлы по голове шарахнули – стою посреди гостиной, Лаванда вышла уже, а у меня перед глазами она, как в замедленной съёмке, разворачивается, волосы светлые по плечам разбрызгиваются, мантия лиловая колоколом над ногами вздувается, и злая спина исчезает в проёме. И я побежала за ней, на ходу обматываясь пашминой, конец которой путался в ногах.
Наверное, это был один из лучших дней в моей жизни. Я всё смотрела на Лаванду и не могла насмотреться, как будто видела её впервые. Хотя я действительно видела её впервые – так. Я впитывала её смех, её лучистый взгляд, её жесты – вот она поправляет лезущие в глаза волосы, вот достаёт деньги из кошелька, вот трёт нос или грызёт сломавшийся ноготь. Я всё думала тогда: почему, как я не замечала раньше, какая она красивая? Ведь я же её каждый день видела, сидела с ней за одной партой, ела за одним столом, спала в одной комнате – и… не замечала.
Плохо помню, где мы в тот день были. Ну, «Зонко», наверное, навестили, скорее для проформы, чем с целью прикупить что-нибудь хулиганское, в «Сладком королевстве» должны были запастись сахарными перьями – Лаванда их очень любила, – наверняка сходили в магазинчик мантий, куда ж без этого, а потом в лавочку с бижутерией на самой окраине. И всё это время я ходила за Лавандой, как нюхлер за ювелиром, и ничего и никого кроме неё не видела. Помню, она всё что-то щебетала, про мантию понравившуюся и про серёжки в тон, но я почти ничего не слышала. Я просто смотрела, как шевелятся и растягиваются в улыбке её губы, как приподнимаются в удивлении брови, как взлетают руки поправить растрёпанные ветром волосы, как перебирают кольца и браслеты пальцы с розовыми ногтями...
Наверное, я выглядела как пьяная или обкуренная, но Лаванда этого не замечала. Она всегда была трещоткой и прекрасно могла говорить за нас обеих при необходимости. Обычно я и сама не молчу, но именно в тот день меня угораздило влюбиться в подругу, и я привыкала к новым ощущениям и училась с ними жить.
читать дальше…Вечером мы засели у мадам Розмерты со сливочным пивом, как и планировали. Я всё удивлялась, что его продают, по сути, детям. Пусть оно и не крепкое, подумаешь, четыре градуса, но нам, четырнадцатилетним, и этого хватало – мы же не по одной бутылке пили, так редко вырываясь на свободу, да ещё и с собой прихватывали. Надышавшись сначала свежим воздухом, а потом хватанув пива, мы захмелели. Лаванда всё так же говорила за нас обеих, а я поддакивала и подхихикивала невпопад, исподтишка любуясь её очень белыми, немного неровными зубами.
Мы уже собирались уходить, когда я нагнулась, чтобы завязать шнурок, и обнаружила у ножки стола оброненную кем-то пачку сигарет «Дедушкин табак». Лаванда обрадовалась моей находке, глаза её озорно засверкали, и она визгливо хихикнула, пряча пачку в карман со словами «Живём, подруга!». И даже этот визгливый нетрезвый смех мне нравился. В тот день мне нравилось в ней решительно всё.
Прихватив ещё по бутылочке, мы вышли из «Трёх мётел» на улицу, окунаясь в ранний вечер. Со стороны гор наползал голубоватый холод, ветер бил в спину порывами, как будто перед грозой. Мы выходили из Хогсмида, плотно запахнув мантии и надев капюшоны.
По дороге к Хогвартсу, на повороте, был большущий «паучий» камень. Его все называли паучьим, потому что он был похож на огромного акромантула, который упал замертво и окаменел там, уронив брюхо на землю и раскидав длинные ломкие ноги в разные стороны. Может, он и правда когда-то был пауком, во времена Основателей, например. Собрался напасть на деревню, чтобы поживиться волшебниками, а смелый Годрик обратил его в камень. Хотя, если уж на то пошло, это мог быть и хитрый Салазар, и умная Ровена.
Я бы прошла мимо, но Лаванда цапнула меня за рукав и неожиданно шустро нырнула за камень, убедившись сначала, что дорога пуста в обе стороны. Я нетрезво дёрнулась следом за ней, чуть не врезавшись в подругу.
«Курево! – прошипела Лаванда, делая страшное лицо. – Давай попробуем сейчас, а то когда ещё случай представится? В замке как-то боязно».
Я неуверенно угукнула в ответ. Надо ли говорить, что до этого я никогда не курила и даже не помышляла об этом? Лаванда ухитрилась извернуться и наложить согревающее заклинание на свою одежду сзади, чтобы не простудиться, сидя на быстро остывающем камне, а потом и мою мантию тоже заколдовала. Неуклюже плюхнувшись между ног каменного акромантула, она на удивление ловко выбила сигарету из пачки, зажгла её палочкой и затянулась, а потом похлопала свободной рукой по камню – и я пристроилась рядышком.
Мы сидели с подветренной стороны и пытались курить, выворачиваясь от кашля наизнанку и запивая белёсый дым пивом. Горло раздирала мерзкая горечь, из глаз текло, но мы не выпускали трофейные сигареты из пальцев, привалившись друг к другу, время от времени затягиваясь и прихлёбывая. Мою шею щекотали чужие волосы, и ещё вчера я протянула бы руку и недовольно убрала их Лаванде за спину, но сегодня… сегодня я млела от этого ощущения. Я чувствовала, как к моему бедру прижимается её бедро, в мой локоть упирается её локоть, как её голова чуть касается моего плеча. Я сидела чуть выше, откинувшись на камень, и мне было видно её курносый нос и ресницы, медленно взлетающие вверх и опускающиеся вниз, как будто Лаванда засыпала.
А потом она вдруг встрепенулась и сказала: «Ты сегодня весь день молчишь. Расстроилась, что у Поттера нет разрешения покидать школу?» – голос у неё был немного странный, отчего слова казались растянутыми. Наверное, не стоило нам курить, да ещё после пива. «Да нет, я… Просто мне как-то немного не по себе». Я почти не врала. Гарри был мне симпатичен, конечно, и Лаванда это знала, но он не настолько мне нравился, чтобы расстраиваться из-за его неудачи с Хогсмидом. Да и любой станет не по себе, потеряй она голову из-за лучшей подруги оттого, что та забористо ругнулась…
«Дай-ка я тебе лоб потрогаю, вдруг ты простудилась? Наклонись, а то я так не достану». Лаванда подняла голову и потянулась ко мне, решив дотронуться до моего лба губами, но я зачем-то подставила ей свой рот, неловко мазнув её по щеке подбородком. Губы у меня были сухие и обветренные, наверное, я весь день машинально их облизывала, нервничая.
Лаванда неуверенно засмеялась. Она вообще всегда смеялась, будто смехом можно решить любую проблему, поэтому её все считали легкомысленной. От неё пахло духами, табаком, пивом и мятной шипучкой, наверное, она пыталась заесть неприятный сигаретный вкус конфетой. Я обречённо подставила ей лоб и закрыла глаза, но Лаванда зачем-то ещё раз прикоснулась к моим губам, на этот раз сама. Видимо, она тоже перебрала пива. Я обняла её за талию и положила голову ей на плечо. Лаванда не возражала.
А кругом царила такая тишина и умиротворение, будто мы были с ней вдвоём в целом мире, и мир был у наших ног. Синие густые сумерки наползали сзади, накрывая нас вытянутой тенью от камня, сквозь дырки в небе проступали звёзды, в топкой низине вспыхивали огоньки болотников, а мы словно были один на один со всей вселенной – две нетрезвых и накурившихся девочки, лежащих у подножия остывающего камня у дороги.
Я на удивление хорошо запомнила этот апрельский вечер, и даже не из-за поцелуя, а просто потому, что он был каким-то необыкновенным. Я смотрела слезящимися глазами на лиловую дымку вересковой пустоши, простирающейся до самых гор, и думала, что запомню этот вечер навсегда.
Поцелуй второй
Лаванда по уши втрескалась в него на четвёртом. Если честно, я сама была во всём виновата, а уж историю глупее придумать просто невозможно. Впрочем, как бы ни сложились обстоятельства, всё равно они привели к тому, к чему привели, просто их цепочка была настолько странна и невероятна, что целиком отложилась в моей памяти.
Вообще, началось всё с Падмы, ещё летом после третьего курса. С Падмы и её дурацкой сестринской ревности. И даже в этом, должно быть, была виновата только я сама.
Я каждый день писала Лаванде письма. Нет, их никто не перехватил, мне хватало ума их не отправлять, каждый раз уничтожая написанное, но моё непреходящее желание уединиться выглядело подозрительно. Я запиралась в своей комнате, оккупировала беседку у озера, забиралась в наш детский домик на дереве, уходила в библиотеку или пряталась на чердаке наедине со своей детской страстью. Я всё время думала о Лаванде, мысленно разговаривала с ней обо всём на свете, давала советы, обсуждала последний покрой мантий, смеялась над шутками, сплетничала, подбадривала или утешала, держа её за руку. И иногда целовала. Мне казалось, в то лето я думала только о ней. Как только я закрывала глаза, передо мной сразу же возникало её смеющееся лицо. Приходилось напрягать память и концентрироваться, чтобы её черты не расплывались, и от этого у меня всё время было сосредоточенное лицо, будто я мысленно варю зелье уверенности, в которое входят сорок два ингредиента, и все в строгом порядке.
А Падма… Падма видела, что со мной что-то происходит. Я не бегала вместе с ней дрессировать мангустов или ловить в пруду зеркальных карпов, как обычно. Я не листала модные журналы и даже не поехала вместе с ней и мамой выбирать ткани для новых нарядов. Я с видимой неохотой приходила к дедушке послушать свои некогда любимые истории о войне с Гриндельвальдом и всё время сидела с отсутствующим видом. На папин юбилей, когда съехалась вся родня из Индии, я сказалась больной и не вышла из комнаты. Я явно была сама не своя.
Падма несколько раз заметила меня с пергаментом и пучком перьев в руках и пришла к выводу, что я переписываюсь с неким мальчиком. Обладая поистине змеиной хитростью, сестра не стала спрашивать меня в лоб, она коварно закидывала удочки, невзначай поминая то одного общего знакомого, то другого, наблюдая за моей реакцией. «Гарри был бы симпатичнее, поменяй он причёску». «Рону надо отбелить веснушки». «Как жаль, что Оливер закончил школу!». «Дедушка Дина – маггл». «Кажется, Шеймусу нравится Лаванда». И я попалась, непроизвольно вздрогнув. Падма торжествующе ухмыльнулась.
…На вокзале она увидела Лаванду первой, неистово замахав ей и заулыбавшись во весь рот, будто это она дружила с Лавандой уже три года, – та двинулась к нам. Сердце моё замерло, застревая в горле, и ухнуло вниз, щекоча внутренности. Как назло, Шеймус оказался поблизости и слишком приветливо поздоровался со мной. Падма нахмурилась, сжав губы в ниточку. Её худшие подозрения подтверждались.
В поезде сестра не пошла к ребятам со своего факультета, вместо этого усевшись в нашем купе напротив меня и Лаванды и не дав нам даже обменяться новостями. Всю дорогу Падма щебетала о том, как возмужал Шеймус и какие взгляды он кидает на Лаванду – явно влюбился. Я то и дело погружалась в свои дурацкие грёзы о подруге, которая время от времени нервно сжимала мою руку, слушая вдохновенный трёп Падмы. Ну да, конечно, Шеймус – самый прикольный парень во всём Гриффиндоре, и от него без ума половина школы, куда там Гарри Поттеру, а вот он, поди ж ты, безнадёжно влюблён именно в Лаванду. Та закатывала глаза, польщённо улыбалась от уха до уха и три раза нервно подкрашивала губы, заслышав шаги в коридоре. Я вздыхала и с силой удерживала в памяти образ улыбающейся Лаванды, прикоснувшейся к моим губам у «паучьего» камня тем апрельским вечером.
Вот так, с лёгкой руки моей коварной сестрёнки, Лаванда и влюбилась в Шеймуса. Много, что ли, нужно наивной, внушаемой, легкомысленной девчонке? А Падма ещё и подливала масла в огонь страсти, шепча Лаванде, что Шеймус смотрел только на неё на истории магии или улыбался ей вслед, когда никто не видел. Кроме Падмы, конечно. А уж когда Финнигана угораздило подать Лаванде лирный корень на зельеварении… Сердце моей подруги досталось этому парню очень дёшево, почти бесплатно.
Лаванда преданно ловила взгляды Шеймуса, садилась рядом в Большом зале и просила позаниматься с ней трансфигурацией – в общем, делала всё, на что способно воображение пятнадцатилетней девочки, чтобы привлечь внимание мальчика-ровесника. Но хуже всего было то, что Финниган правильно истолковал все эти кокетливые улыбки и явно подумывал о том, чтобы ответить взаимностью. Счастью Лаванды не было предела, когда Шеймус пригласил её на Йольский бал.
Каждая вторая реплика Лаванды начиналась с «когда мы с Шеймусом будем вместе», и за этим следовал подробнейший рассказ о совместном будущем, наполненном семейным счастьем, детьми, внуками, питомцами-кроликами и миром во всём мире. Я кивала, поддакивала и натужно улыбалась. Моё бедное сердце дало глубокую трещину и истекало кровью. Я плакала по ночам, задёрнув полог и свернувшись калачиком, вспоминая тот самый счастливый день в своей жизни, проигрывая его перед глазами в стотысячный раз и допуская кощунственные мысли о том, что лучше бы его и вовсе не было. Я просыпалась больной и разбитой, днём была вялой и сонной, как осенняя муха, ночью плакала, терзаясь ревностью, жалостью к себе и остро осознавая свою ненужность. Я чем-то заполняла собственные дни, с трудом заставляя себя учиться, а вечерами лежала на кровати и смотрела на пыльный балдахин. Я таяла на глазах, чернела и уходила в себя. Лаванда как будто ничего не замечала. Падма сочувственно обнимала меня и просила повнимательнее присмотреться к Терри Буту, раз уж Шеймус предпочёл Лаванду. Сестра отцепилась от меня лишь тогда, когда недостижимый для простых смертных Гарри Поттер сам пригласил меня на бал.
…Второй самый счастливый день в моей жизни случился накануне Йольского бала. Лаванда решила погадать «на суженого» прямо на уроке профессора Трелони. Было это двадцатого декабря, в первый день зимнего солнцестояния, когда «между мирами образуется брешь, и духи Иного Мира приходят пообщаться с людьми и показать им будущее», чем подруга и решила воспользоваться.
Накрутившая сама себя Лаванда тащила меня в кабинет, вся в предвкушении, её рот не закрывался, глаза возбуждённо блестели. Она то и дело нервозно хватала меня за руку, подталкивала в спину, понуждая идти быстрее, или обнимала за плечи, щебеча о том, что именно сегодня надо взглянуть в хрустальный шар и убедиться, что её будущее связано с Шеймусом и никем иным. Я шла в кабинет как на плаху, еле переставляя ноги. Я боялась смотреть в хрустальный шар. Я не хотела видеть будущее Лаванды, если там и правда будет Финниган. Или любой другой. Я кусала губы и впивалась ногтями в ладони, чтобы не заплакать от досады.
Мы заняли самый дальний столик, хрустальный шар, наполненный туманом, оказался между нами. Позвякивая украшениями, профессор Трелони проплыла между столами, призывая освободить сознание и отпустить дух в астрал, отказавшись от оков бренного тела. Лаванда попросила меня сосредоточится на образе Шеймуса, думать о Йольском бале и вглядываться в шар, при этом мысленно притягивая Финнигана к себе. Сама она закатила глаза, вцепившись в мои пальцы, и запрокинула голову, чтобы лучше сосредоточиться.
Наверное, нужно было очень сильно ненавидеть ни в чём не повинного Шеймуса, чтобы так чётко и ярко представить его себе. В моём воображении он чесал нос и грыз размочаленный кончик пера, делая домашнее задание по чарам. Я какое-то время забавлялась картинкой на внутренней стороне век, а потом резко открыла глаза, уставившись в шар. Туман внутри него стал воронкообразно сгущаться, напоминая маленькое торнадо, поглощающее само себя, а потом рассеялся, и я увидела – действительно увидела! – как Шеймус выходит из празднично украшенного Большого зала в какой-то сад, догоняет блондинку в розовой мантии и кладёт руку ей на плечо, разворачивая к себе. Тут я моргнула и, вздрогнув, непроизвольно выдернула свои пальцы из кулачков Лаванды. Та охнула.
– Ты видела это, тоже видела? – вскрикнула она, подскочив на стуле и чуть не сбив шар на пол. На нас стали оглядываться из-за соседних столиков: Гольдштейн криво усмехнулся, а Паркинсон пренебрежительно хмыкнула, покрутив пальцем у виска. Они-то, небось, отродясь не рассеивали туман над будущим, а на прорицание ходили единственно ради того, чтобы не изучать более трудные предметы по выбору, вроде рун или астрономии.
Едва дождавшись конца урока, Лаванда схватила меня за руку и потянула в гостиную Гриффиндора, наболтав профессору Трелони, будто мы видели в шаре, как Поттер выигрывает Турнир Трёх Волшебников. Я покорно потащилась за ней, ощущая себя ещё более несчастной. Хотя куда уж больше?
Смерчем пронесясь по гостиной, Лаванда устремилась в спальню, волоча меня за руку. Уже в комнате – благо, там так рано никого не было – она толкнула меня на свою кровать, забралась на неё с ногами сама и задёрнула заклинанием полог. Я тяжело дышала после такой пробежки по всему замку, силясь понять, что нашло на Лаванду.
– Парвати, Парвати, – зачастила она, – ты понимаешь, что это значит?
Я помотала головой, пытаясь отдышаться. Меня нервировало, что мы сидим вдвоём на кровати Лаванды, полог задёрнут, а она смотрит на меня в упор и тяжело дышит – грудь вздымается под блузкой.
– Ну как же! Ты же тоже это видела, так? Шеймус пошёл за светленькой девушкой в розовой мантии в сад. Мы ведь видели завтрашний день! Большой зал был украшен – а эльфы как раз должны завтра с помощью своей магии разбить сад на одну ночь. А праздничная розовая мантия и светлые волосы – у меня!
Я теребила косу, всё ещё не понимая, зачем надо было бежать сломя голову через весь Хогвартс и прятаться от всех в спальне за закрытым пологом, чтобы сказать мне это. Мы могли спокойно обсудить это и в гостиной, усевшись в «нашем» уголке, как обычно.
– Я не умею целоваться, – прошептала Лаванда смущённо. – В смысле – по-настоящему не умею. Ну, с языком. Ты думаешь, зачем Шеймус пошёл за девушкой, то есть за мной? Он наверняка собрался меня поцеловать. Ну там романтика, сад, розы, салют, праздничное настроение… А я не умею! И…
И тут до меня дошло. И эта спешка, и стремление уединиться, и задвинутый полог, и смущение. Сердце моё заколотилось так, что грозило сломать рёбра. Во рту пересохло, а голова словно наполнилась туманом, тем самым, из хрустального шара. Я опустила глаза, уставившись на судорожно стиснувшие волшебную палочку пальцы Лаванды. Я могла бы внутренне возликовать оттого, что сейчас сбудется моя самая смелая, самая непостижимая мечта, такая, которая даже осмысленной мечтой ещё не была. Я могла бы разнервничаться, испугаться и отказаться, признавшись, что тоже, вообще-то, не умею по-настоящему целоваться. Я могла бы расхохотаться от нелепости предложения и высмеять Лаванду, как, наверное, поступили бы на моём месте большинство девушек. Но я не большинство, и я ничего из этого не сделала. Я просто сидела, ощущая странный вакуум в голове, я словно бы была здесь и не здесь. Я не могла сказать «да» и не хотела говорить «нет». Моё затянувшееся, унижающее молчание придавило, пригнуло нас обеих, и Лаванда сломалась первой.
– Ладно, это была глупая идея, извини. В конце концов, неумение целоваться – не грех, и Шеймусу, наверное, будет даже лестно, если он меня всему научит сам. Просто я думала, что… мы ведь подруги, и тебе не будет противно меня разок поцеловать. Это же… как бы понарошку, – в голосе Лаванды были слёзы.
Я застыла, не в силах шевельнуться. В голове мелькали какие-то хаотичные образы, и вид у меня, должно быть, был совершенно дурацкий. Хорошо ещё, что я косу больше не теребила и губы не кусала, как всегда делаю, если растеряна. И тут Лаванда меня удивила, впервые в жизни – по-настоящему удивила. Она, конечно, взбалмошная, импульсивная и без царя в голове, но на этот раз она превзошла сама себя. «Представь себе кого-то, кто тебе очень нравится», – промычала Лаванда, просто привстала на кровати и, взяв моё лицо в ладони, поцеловала меня в губы, не давая отвернуться. Я неловко заморгала, задевая ресницами её веки, а потом инстинктивно закрыла глаза, упираясь спиной в столбик кровати. Лаванда крепко меня держала, хотя я и не пыталась отдёрнуться или вывернуться. Руки мои сначала безвольно лежали на коленях, а потом я почувствовала под ладонями длинные распущенные волосы и поняла, что сама притягиваю голову Лаванды к себе. Губы у неё были резиново-мягкие, но не как желе, а как… ну, не знаю, кальмар? Что-то из морепродуктов, такое приятно-упругое, податливое и в то же время пружинящее. Мне лезли в голову какие-то дурацкие гастрономические сравнения, сознание вертелось каруселью. Когда Лаванда куснула меня за нижнюю губу, я приоткрыла рот, чтобы сказать, что-то типа «Ух ты!», и тогда она лизнула мой язык, а потом захватила его зубами, умудрившись сделать так, что рот я закрыть уже не смогла.
Наверное, я должна была возбудиться или ещё что, но ничего такого не произошло. Вакуум, в котором я пребывала последние полгода, будто поглотил и Лаванду тоже, бросив её в мои объятья, окутав нас плотным одеялом, загородив от внешнего мира и отсекая всё лишнее. Пропали звуки, цвета и запахи. Мысли исчезли. Все мои ощущения сконцентрировались на губах, на языке и на руках… Я гладила Лаванду по щеке одной рукой, пальцы другой запустив в волосы на её затылке. Я целовала её, задыхаясь, хватая воздух ртом, сопя носом и захлёбываясь, кусая её за нижнюю губу, проводя языком по языку и задевая зубами зубы. Я потеряла счёт времени, существуя в том самом пресловутом «здесь и сейчас», которого так трудно добиться и которое обычно замещается рефлексией, воспоминаниями и мечтами. Мне некогда было думать о том, что я выдаю себя с головой, что я творю нечто недозволенное и вообще потеряла голову. Я просто целовала свою лучшую подругу, в которую была безумно влюблена.
Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Лаванда вцепилась мне в плечи, буквально отдирая меня от себя. Мы обе тяжело дышали, как будто полчаса без перерыва бегали за соплохвостами Хагрида. Я, наверное, покраснела от стыда и недостатка воздуха, а вот Лаванда была бледной, в глазах у неё стояли слёзы.
– Это Гарри Поттер, да?
– Что? – позорно растерялась я.
– Ты ведь представила Гарри Поттера, когда мы целовались, так? Мне Падма сказала по секрету, что он неспроста пригласил тебя на бал и вообще считает самой красивой девушкой нашего факультета.
Я вздрогнула как от пощёчины и пробормотала, уставившись на свои руки:
– Да, это был Гарри Поттер.
Лаванда шмыгнула носом, дёрнула за кисти полога, резко вскочила и пошла примерять мантию к завтрашнему празднику.
…Я сидела, привалившись спиной всё к тому же столбику кровати, трогала языком чуть припухшие губы, теребила косу и исподтишка следила за Лавандой, разгуливающей по спальне в новой розовой мантии. Мою голову наполняла блаженная пустота. И горькие мысли о Гарри Поттере.
Поцелуй третий
Знай я на четвёртом, что ждёт меня на шестом – на третьем не влюблялась бы. На шестом курсе Лаванда на полной скорости влетела в Рона Уизли. История, как всегда, была преглупейшая: заучка Грейнджер с простофилей Уизли встречаться не захотела, а Лаванде и такой был хорош. Она вообще, по-моему, не очень разбиралась в парнях. Вернее, если уж на то пошло, вообще не разбиралась. Ну, то есть, она стала бы встречаться с любым, кто ей предложил бы, и слава Мерлину, что таких пока было не очень много – а это ведь запросто мог оказаться и Грегори Гойл, например. С Шеймусом у них что-то не заладилось уже на пятом, но Лаванда не долго страдала, к тому времени он ей уже разонравился. А тот и рад стараться, сбежал к малолетке Вейн, которая, между прочим, была явно влюблена в Гарри.
И вот на шестом курсе зазвездившийся «Уизли – наш король», пьяный своей славой и сливочным пивом, украл у меня Лаванду окончательно.
…Ночами я не могла спать, всё ждала, когда она вернётся со свидания. Всё прислушивалась, как едва слышно клацнет дверь, как процокают каблучки, как застучит об пол вода в душевых, а потом тихо взвизгнут пружины кровати.
Лаванда уходила почти каждый вечер, одеваясь самым легкомысленным образом: юбочка колокольчиком, блузка или свитерок с внушительным вырезом, под блузку лифчик, на который наложено заклинание обмана зрения. Он груди размера два только так прибавлял, хотя не то чтобы Лаванде это было нужно, в самом-то деле... Волосы она тщательно укладывала в «ракушку», чтобы выглядеть взрослее, или делала хвост. По-моему, завлекательно смеяться она начинала ещё на лестнице, ведущей в нашу девичью спальню, настраивалась, наверное, и, так же легкомысленно смеясь, спускалась вниз, к этому рыжему.
Наверное, на деле ей было без разницы, Рон это, Дин или Терри, Энтони, Эрни или Майкл. Если не Гарри и не Драко, то хотя бы не Невилл. Парень – любой парень – это статус. У меня не было парня, у Падмы не было, у Гермионы, Ханны или Миллисенты, у Луны, у Сьюзан, у Кэти и даже у Чо – не было. А вот у Лаванды Браун Был Парень. Вон-Вон. Да, отменно мерзкая кличка, пуделей – и то приятнее называют, но Лаванде нравилось.
Заведя себе Вон-Вона, Лаванда просто расцвела. Она не упускала случая показать всей школе, как они безумно любят друг друга и какая они чудесная пара. Они ходили за ручку по коридорам, сидели рядом с Большом зале и всеми вечерами обнимались и целовались на диванчике на виду у всего факультета (детям лет до тринадцати на это вообще надо было запретить смотреть). По-моему, они специально садились на самом видном месте, чтобы все, абсолютно все (а особенно Шеймус и Гермиона) видели, как они категорически счастливы вместе. А после отбоя они шли бродить по школе и обжиматься в пустых кабинетах. Думаю, всем было понятно, чем они там занимаются, кто-то наверняка осуждал, но большинство – да, большинство завидовало. Правда, если нормальные девочки завидовали Лаванде, то я завидовала Рону Уизли.
Они уходили в гулкую пустоту кабинетов, так и нашёптывающую голосом Лаванды «поцелуй меня», «обними меня», «распусти мои волосы», «расстегни мне блузку», а я уходила в спальню, падала на кровать, заворачивалась в шерстяную броню одеяла и едва слышно скулила, как двухмесячный круп, которому только что купировали раздвоенный хвостик. Я не могла уснуть, пока Лаванда не возвращалась.
Я обычно лежала без сна, до синих точек зажмурив глаза, поставив ноги горкой и зажав коленями ладони. Лежала и представляла себе их. Вот радостная Лаванда забегает в пустой кабинет (трансфигурации), плюхается на парту, чуть разведя колени, и игриво улыбается, наклонив голову и упираясь руками в стол позади себя. Рон заходит следом, воровато оглядываясь, бесшумно закрывает дверь, медленно, предвкушающее подходит к Лаванде, встаёт вплотную, так же медленно, со вкусом целует её, запускает большие руки в волосы, распускает их, гладит её по спине, по плечам, расстёгивает мантию, касается губами бровей, век, носа, чуть прикусывает мочки ушей, проводит языком от впадинки между ключицами до ложбинки между грудей, стягивает через голову свитерок, тянется к застёжке лифчика…
В какой-то момент в этих моих фантазиях образ Рона тускнел и пропадал, плавно перетекая в мой собственный. А Лаванда даже не замечала. Она так же выгибалась под моими руками и губами, как выгибалась под руками и губами Рона. Ей было всё равно.
Я доводила себя до исступления. До искусанных губ, до беспомощных слёз, до дрожащих рук, которые уже не удерживались коленями... Да, мне было плохо, плохо, как полтора года назад, но если тогда мои страдания были какими-то пассивными и состояли из бесполезных терзаний и одного-единственного связывавшего нас воспоминания, то сейчас я научилась заставлять Лаванду делать для меня всё что угодно. Я могла уже не прокручивать второй наш поцелуй в памяти бесчисленное количество раз, как делала это с первым, моя фантазия эволюционировала, я могла придумать всё что угодно: Лаванда обнимает меня, проводит губами по лбу, щекочет языком шею, расплетает мою косу, сжимает пальцами сосок, оставляет ногтями полоску на смуглом животе…
Пару раз Лаванда возвращалась слишком возбуждённая, чтобы тихонько пойти в душ и сразу лечь. Она «будила» меня, тормоша и бубня шёпотом, что ей надо срочно мне всё рассказать, иначе она просто лопнет, и мы выбирались в гостиную. Волосы у неё бывали в беспорядке, мантия распахнута, блузка едва застёгнута на нижние пуговицы, юбка наперекосяк.
– Смотри, это же засосы! – радостно смеялась Лаванда. – Самые настоящие засосы, представляешь! – и тыкала в себя пальцем, показывая на глазах наливающиеся чернотой кровоподтёки на груди и шее. – Он меня любит, правда любит!
А я… Я подло не верила в эту любовь. Я видела, как Уизли страдальчески смотрит на Гермиону, и всё представляла себе, как он бросит Лаванду, а я буду её утешать. Гладить по голове, обнимать за плечи и фальшиво причитать старой тётушкой: «Ну-ну, не плачь, дорогуша, всё обойдётся, он не для тебя, ты найдёшь себе кого-нибудь получше».
Но пока Лаванду всё радовало: может, сознание собственной взрослости, может, вера в любовь Вон-Вона, измерявшуюся болезненностью оставленных им синяков… А я тихо млела и не дыша втирала мазь в эти тёмные пятна подростковой страсти. Лаванда морщилась и торжественно улыбалась, сидя на старом пуфике, как королева на троне, расправив плечи и выпятив грудь, чтобы мне было удобнее смазывать синяки.
Иной раз Лаванда возвращалась хмурая и неудовлетворённая. Она уже не старалась прокрасться на цыпочках в ванную и могла неосторожно хлопнуть дверью или зло скинуть туфли, так, что они летели через всю спальню и гулко шлёпались под окном.
А потом засосы окончательно пропали, и появилось много вопросов типа «почему он так со мной» и «что я делаю не так». И слёзы. И швырянье содранного с шеи безобразного кулона с надписью «девушка Рона» в окно. И испепеляющие взгляды в сторону не умеющей или не желающей скрыть радостную улыбку Гермионы.
…Третий самый счастливый день моей жизни снова случился в апреле. Он был счастливым вдвойне. Месяц апрель всегда был для меня полон сюрпризов.
…Я нашла её в туалете плаксы Миртл, сбежав из гостиной под предлогом визита в Больничное крыло. Я оббежала все закоулки школы, включая пугающую одним своим каменным двором далеко внизу Астрономическую башню, когда подруга не пришла ночевать. Лаванда скукожилась в углу заброшенного туалета, обняв колени и завесившись волосами. Рядом стояла бутылка огневиски, пустая на треть (и где только Лаванда умудрилась её найти?). Кажется, уже вся школа знала, что «заучка Грейнджер» и «тот очередной Уизли» помирились и теперь вместе. Ну, школа – не школа, но Гриффиндор-то точно весь знал, что «Рон бросил Лаванду», что «да надоели эти двое друг другу, захотелось разнообразия», что «да Браун этого Уизли в отставку отправила, гулял он, и с Полоумной Лавгуд, и Грейнджер у него была, да и мимо этой малолетки Вейн не прошёл, это даже профессору Слагхорну известно».
Самое странное – Лаванда не плакала. Её глаза были остановившимися, выпукло-блестящими из-за непролитых слёз, а лицо было такое, словно сейчас она достанет из-за спины топор, презрев волшебную палочку, и найдёт ему достойное применение, заявившись в спальню шестикурсников. Лаванда посмотрела на меня, будто не сразу узнав, а потом растянула губы в страшной улыбке и попыталась сунуть мне бутылку. Бутылка не давалась в руки, коварно ускользая, и Лаванда несколько раз промахивалась, хватая воздух. И тут только я поняла, насколько сильно она пьяна.
Я наклонилась, неловко просунула руки ей за спину, обнимая и пытаясь поставить подругу на ноги, но она была отяжелевшей и расслабившейся и даже не делала попыток подняться. Я пару раз дёрнула её вверх без особого результата, но поняла, что не справлюсь, если она сама мне не поможет. Пошарив по карманам в поисках палочки, я вспомнила, что оставила её на тумбочке в спальне.
– Лаванда, идём, Лаванда, нам надо в гостиную, пока нас не засёк кто-нибудь. Тебя же выгонят… – я как-то медленно и постепенно осознавала реальные масштабы катастрофы. Одно дело – две разгуливающие по ночной школе старшекурсницы, и совсем другое, если одна из них пьяна настолько, что не держится на ногах.
Я продолжала дёргать её, а Лаванда, наконец-то поймавшая увиливающую бутылку, сунула мне её в руки. Подавив в себе малодушное желание отхлебнуть из горлышка, я спрятала бутылку за унитаз, молясь про себя, чтобы Миртл не нашла её, пока мы здесь.
– Ппарвати… хорошо, что ты пришла… А больше никого и нет… никому нет до меня дела…
– Вставай, Лаванда, ну давай же… – обхватив её, нечеловеческим усилием я подняла подругу на ноги и чуть было не упала сама, когда та навалилась на меня всем весом – ноги её совершенно не держали.
– Вот ты хорошая, ты меня любишь, а больше меня никто не любит, совсем никто… Выпей тоже… ну давай! Ты знаешь, что я никому не нужна?.. И Вон-Вон меня бросил. А говорил, что любит… Я ему верила, а он врал, всё врал...
– Да-да, всё хорошо, давай, ну пошли же, – и я потянула Лаванду к умывальникам, обнимая её за талию и с большим трудом удерживая равновесие. В заброшенном туалете из восьми кранов работал всего один, и я, прислонив подругу к стене, кое-как умыла её, чтобы привести в себя. Кажется, это не особо помогло, зато теперь вся мантия у Лаванды была мокрая, да и блузка под ней наверняка тоже.
– Ну идём, идём в спальню, ты устала, надо отдохнуть, давай, пошли, – уговаривала я Лаванду, как больного ребёнка, снова обняв её за талию. Приходилось немного нагибаться, иначе у меня не доставали руки. Мы сдвинулись с места и заковыляли по какой-то дикой траектории, потому что Лаванду то и дело заносило, а во мне не хватало веса идти прямо, удерживая её.
Не зря говорят, что пьяных хранит Мерлин. У нас была масса возможностей нарваться на учителей, патруль префектов, Филча или его кошку, но едва освещённые коридоры были пустынны, не было даже привидений. Мы шли зигзагами, и нас мотало от стены до стены, у меня ныли от усталости руки и подгибались ноги, но я упорно тащила подругу, словно выносила на себе раненого с поля боя.
– Вот ты же не говоришь, что любишь меня, а сама любишь, я-то знаю. И не встречаешься ни с кем, и смотришь на меня не так, как… Глазами ешь, и мало тебе …я же вииижу, как ты на меня смотришь. Вот ты, небось, рада, что Вон-Вон меня бросил, ты давно этого хотела… ты бы сама со мной была, если бы я разрешила. А что, я теперь девушка свободная… – последние слова заставили меня, наконец, прислушаться к её бормотанию, и я слушала, едва дыша, как Лаванда расписывает мои чувства к ней. Мне эта любовь всегда казалась тайной, надёжно укрытой глубоко в моём сердце, а выяснялось, что Лаванда давно всё знала, увидев эту любовь, просвечивающую сквозь мои глупые глаза.
Не знаю, сколько прошло времени, пока мы доковыляли до гостиной, я много чего о себе успела услышать, и хорошего, и плохого. Полная Дама, предающаяся возлияниям с верной Ви, почти сразу пустила нас, бормоча о том, что пора бы трезветь, потому что перед глазами уже двоится, и в Больничное крыло ушла одна девушка, а вернулось две.
Лаванда что-то бубнила о том, что с девочками вообще лучше иметь дело, чем с мальчиками, потому что их проще понять и на противозачаточное зелье разоряться не нужно будет, как дойдёт до дела, когда я уронила её на диван и сама упала рядом, тряся растянутыми руками и пытаясь отдышаться.
Сквозняки коридоров немного отрезвили Лаванду, но явно не полностью. Она зачем-то взяла меня за руку, потянула на себя и попыталась поцеловать. Всего лишь попыталась, потому что я отвернулась, и её влажные губы прочертили на моей щеке дорожку. От Лаванды пахло огневиски и непролитыми слезами, злостью, и отчаянием, и неудовлетворённостью. Я отодвинулась, но она приподнялась и сжала мой подбородок клещами пальцев, приподнимая лицо, грубо, слишком умело целуя, запихивая язык мне в рот и не давая мне отвернуться – откуда у неё только силы взялись... Вторую руку она запустила мне под свитер и сжала грудь.
Не знаю, что я в тот момент испытывала. Отвращение, обиду, неловкость, мрачное удовлетворение, желание? Всё вместе, наверное. Или же я вообще ничего не чувствовала. Возможно. Но не любовь. Не любовь. Не было чувства прикосновения к тайне первого поцелуя, не было эйфории второго. Я резко отпрянула, отворачиваясь от Лаванды.
– Эй, Парвати, посмотри на меня, – потребовала она, поглаживая меня тыльной стороной ладони по щеке. – Почему ты меня отталкиваешь? Ведь я же знаю, чувствую, что ты меня хочешь…
Вот не зря мне не хотелось поворачивать голову. Я смотрела на затухающий камин, а в груди у меня набухал ком боли, и его острые, как у сухаря, края царапали у меня внутри. Мне стало гадко от её слов, пусть они и были правдивыми. Я чувствовала себя униженной, какой-то запачканной, что ли, как будто то, что я любила Лаванду, характеризовало меня с плохой стороны, как будто это было неправильно, грязно, мерзко. Как будто я делала что-то плохое по отношению к ней, когда молча любила её, и сейчас она цинично мстила мне за то, что кроме меня никому не была нужна. Я казалась себе настолько жалкой и наивной дурой, что даже плакать не могла. Передо мной словно разверзлась бездна, чёрная пропасть безысходности, уходящая краями в бесконечность, и я могла либо рухнуть в неё, либо повернуть назад. И я решила взлететь.
– Ппарвати… кажется, меня сейчас вырвет… – дрожащий голос прервал мои молчаливые страдания, и я вскочила, сама не ожидая от себя такой прыти.
Схватив Лаванду в охапку и охнув от отдавшейся в растянутых запястьях боли, я доволокла её до туалета и практически окунула головой в унитаз, собрав её длинные волосы в кулак и придерживая их, пока её выворачивало наизнанку. Я механически помогала Лаванде, ничего не чувствуя, словно я была живыми доспехами, которых полно в коридорах Хогвартса, или одним из живых манекенов-демонстраторов мантий мадам Малкин. Вроде двигаются и даже что-то делать могут, но ведь не живые же… Внутри у меня была пустота, будто сквозь проплавленную кислотой реальности дыру утекла, высочилась наружу вся моя любовь.
Я умывала Лаванду, размешивала ей полоскание для рта, потом даже помогала раздеться, охваченная какими-то смутными материнскими чувствами, и всё думала о том, что ещё два часа назад я её любила, а теперь – не люблю. Разлюбилась. И всё. Я чувствовала какое-то странное спокойствие, словно мне и не нужно будет заполнять эту внутреннюю пустоту нелюбви, словно я смогу жить, не думая каждые пять минут о ком-то, кто составлял весь смысл моей жизни. Лаванда разом ушла из меня, оставив лишь воспоминания о трёх поцелуях.
Поцелуй четвёртый
Накрыв Лаванду одеялом, я склонилась над ней и с благодарной улыбкой приобретённого опыта поцеловала её в лоб, прощаясь с двумя годами своей любви четвёртым поцелуем.
Автор: Fidelia ([email protected])
Бета: Nadalz
Категория: фемслэш
Пейринг: Парвати/Лаванда
Рейтинг: PG-13
Саммари: на самом деле поцелуев было больше, но лишь три из них имели значение
Ворнинг: foul language. местами
Поцелуй первый
Не знаю, когда именно я полюбила её, но точно помню, когда влюбилась. Это произошло на третьем курсе, весной, в самом начале апреля. С вечера все предвкушали Хогсмид и договаривались идти вместе, планировали налёт на «Зонко» и «Сладкое королевство», а потом на посиделки к мадам Розмерте, пива сливочного попить.
Но с утра всё пошло наперекосяк. У кого-то оказалась незапланированная тренировка по квиддичу, кто-то нарвался на взыскание – у Снейпа, у кого ж ещё, – а кто-то просто передумал, Мерлин знает почему. Я, копуша, как всегда прособиралась дольше всех, а вышла в гостиную – Лаванда одна стоит, злая, как боутракл, чьё дерево спилили по осени. «Эй, – удивилась я, – а где все? Разве нам не пора выдвигаться?» Я так и сказала – «выдвигаться», как будто мы военную кампанию какую проводили. «Да ну их всех к ебеням! Собирать их по всему замку ещё… Вдвоём идём», – в сердцах откликнулась Лаванда, круто развернулась и пошла к портрету Полной Дамы. Я настолько остолбенела от так легко сорвавшегося с её губ ругательства, что не могла и слова сказать. Она… ну, не ругалась никогда, а такими словами – тем более. И что-то это бранное слово во мне задело, сдвинуло, вот как будто заглушку какую выбило – так оно не вязалось с Лавандой. И всё моё накопленное и нерастраченное хлынуло на неё. Она совершенно случайно попала под эту лавину моих чувств, и на её месте мог оказаться кто угодно. Мы ведь третий год знакомы были, с самого распределения, сначала не особо дружили, больше приятельствовали – сестра заменяла мне всех на свете, – а вот уже после первых уроков у профессора Трелони мы с Лавандой близко сошлись. И вот не знаю, как бы всё повернулось, не выругайся она тогда. Но судьба есть, и я в неё верю, и что должно было случиться, то и произошло.
Меня тогда словно древком метлы по голове шарахнули – стою посреди гостиной, Лаванда вышла уже, а у меня перед глазами она, как в замедленной съёмке, разворачивается, волосы светлые по плечам разбрызгиваются, мантия лиловая колоколом над ногами вздувается, и злая спина исчезает в проёме. И я побежала за ней, на ходу обматываясь пашминой, конец которой путался в ногах.
Наверное, это был один из лучших дней в моей жизни. Я всё смотрела на Лаванду и не могла насмотреться, как будто видела её впервые. Хотя я действительно видела её впервые – так. Я впитывала её смех, её лучистый взгляд, её жесты – вот она поправляет лезущие в глаза волосы, вот достаёт деньги из кошелька, вот трёт нос или грызёт сломавшийся ноготь. Я всё думала тогда: почему, как я не замечала раньше, какая она красивая? Ведь я же её каждый день видела, сидела с ней за одной партой, ела за одним столом, спала в одной комнате – и… не замечала.
Плохо помню, где мы в тот день были. Ну, «Зонко», наверное, навестили, скорее для проформы, чем с целью прикупить что-нибудь хулиганское, в «Сладком королевстве» должны были запастись сахарными перьями – Лаванда их очень любила, – наверняка сходили в магазинчик мантий, куда ж без этого, а потом в лавочку с бижутерией на самой окраине. И всё это время я ходила за Лавандой, как нюхлер за ювелиром, и ничего и никого кроме неё не видела. Помню, она всё что-то щебетала, про мантию понравившуюся и про серёжки в тон, но я почти ничего не слышала. Я просто смотрела, как шевелятся и растягиваются в улыбке её губы, как приподнимаются в удивлении брови, как взлетают руки поправить растрёпанные ветром волосы, как перебирают кольца и браслеты пальцы с розовыми ногтями...
Наверное, я выглядела как пьяная или обкуренная, но Лаванда этого не замечала. Она всегда была трещоткой и прекрасно могла говорить за нас обеих при необходимости. Обычно я и сама не молчу, но именно в тот день меня угораздило влюбиться в подругу, и я привыкала к новым ощущениям и училась с ними жить.
читать дальше…Вечером мы засели у мадам Розмерты со сливочным пивом, как и планировали. Я всё удивлялась, что его продают, по сути, детям. Пусть оно и не крепкое, подумаешь, четыре градуса, но нам, четырнадцатилетним, и этого хватало – мы же не по одной бутылке пили, так редко вырываясь на свободу, да ещё и с собой прихватывали. Надышавшись сначала свежим воздухом, а потом хватанув пива, мы захмелели. Лаванда всё так же говорила за нас обеих, а я поддакивала и подхихикивала невпопад, исподтишка любуясь её очень белыми, немного неровными зубами.
Мы уже собирались уходить, когда я нагнулась, чтобы завязать шнурок, и обнаружила у ножки стола оброненную кем-то пачку сигарет «Дедушкин табак». Лаванда обрадовалась моей находке, глаза её озорно засверкали, и она визгливо хихикнула, пряча пачку в карман со словами «Живём, подруга!». И даже этот визгливый нетрезвый смех мне нравился. В тот день мне нравилось в ней решительно всё.
Прихватив ещё по бутылочке, мы вышли из «Трёх мётел» на улицу, окунаясь в ранний вечер. Со стороны гор наползал голубоватый холод, ветер бил в спину порывами, как будто перед грозой. Мы выходили из Хогсмида, плотно запахнув мантии и надев капюшоны.
По дороге к Хогвартсу, на повороте, был большущий «паучий» камень. Его все называли паучьим, потому что он был похож на огромного акромантула, который упал замертво и окаменел там, уронив брюхо на землю и раскидав длинные ломкие ноги в разные стороны. Может, он и правда когда-то был пауком, во времена Основателей, например. Собрался напасть на деревню, чтобы поживиться волшебниками, а смелый Годрик обратил его в камень. Хотя, если уж на то пошло, это мог быть и хитрый Салазар, и умная Ровена.
Я бы прошла мимо, но Лаванда цапнула меня за рукав и неожиданно шустро нырнула за камень, убедившись сначала, что дорога пуста в обе стороны. Я нетрезво дёрнулась следом за ней, чуть не врезавшись в подругу.
«Курево! – прошипела Лаванда, делая страшное лицо. – Давай попробуем сейчас, а то когда ещё случай представится? В замке как-то боязно».
Я неуверенно угукнула в ответ. Надо ли говорить, что до этого я никогда не курила и даже не помышляла об этом? Лаванда ухитрилась извернуться и наложить согревающее заклинание на свою одежду сзади, чтобы не простудиться, сидя на быстро остывающем камне, а потом и мою мантию тоже заколдовала. Неуклюже плюхнувшись между ног каменного акромантула, она на удивление ловко выбила сигарету из пачки, зажгла её палочкой и затянулась, а потом похлопала свободной рукой по камню – и я пристроилась рядышком.
Мы сидели с подветренной стороны и пытались курить, выворачиваясь от кашля наизнанку и запивая белёсый дым пивом. Горло раздирала мерзкая горечь, из глаз текло, но мы не выпускали трофейные сигареты из пальцев, привалившись друг к другу, время от времени затягиваясь и прихлёбывая. Мою шею щекотали чужие волосы, и ещё вчера я протянула бы руку и недовольно убрала их Лаванде за спину, но сегодня… сегодня я млела от этого ощущения. Я чувствовала, как к моему бедру прижимается её бедро, в мой локоть упирается её локоть, как её голова чуть касается моего плеча. Я сидела чуть выше, откинувшись на камень, и мне было видно её курносый нос и ресницы, медленно взлетающие вверх и опускающиеся вниз, как будто Лаванда засыпала.
А потом она вдруг встрепенулась и сказала: «Ты сегодня весь день молчишь. Расстроилась, что у Поттера нет разрешения покидать школу?» – голос у неё был немного странный, отчего слова казались растянутыми. Наверное, не стоило нам курить, да ещё после пива. «Да нет, я… Просто мне как-то немного не по себе». Я почти не врала. Гарри был мне симпатичен, конечно, и Лаванда это знала, но он не настолько мне нравился, чтобы расстраиваться из-за его неудачи с Хогсмидом. Да и любой станет не по себе, потеряй она голову из-за лучшей подруги оттого, что та забористо ругнулась…
«Дай-ка я тебе лоб потрогаю, вдруг ты простудилась? Наклонись, а то я так не достану». Лаванда подняла голову и потянулась ко мне, решив дотронуться до моего лба губами, но я зачем-то подставила ей свой рот, неловко мазнув её по щеке подбородком. Губы у меня были сухие и обветренные, наверное, я весь день машинально их облизывала, нервничая.
Лаванда неуверенно засмеялась. Она вообще всегда смеялась, будто смехом можно решить любую проблему, поэтому её все считали легкомысленной. От неё пахло духами, табаком, пивом и мятной шипучкой, наверное, она пыталась заесть неприятный сигаретный вкус конфетой. Я обречённо подставила ей лоб и закрыла глаза, но Лаванда зачем-то ещё раз прикоснулась к моим губам, на этот раз сама. Видимо, она тоже перебрала пива. Я обняла её за талию и положила голову ей на плечо. Лаванда не возражала.
А кругом царила такая тишина и умиротворение, будто мы были с ней вдвоём в целом мире, и мир был у наших ног. Синие густые сумерки наползали сзади, накрывая нас вытянутой тенью от камня, сквозь дырки в небе проступали звёзды, в топкой низине вспыхивали огоньки болотников, а мы словно были один на один со всей вселенной – две нетрезвых и накурившихся девочки, лежащих у подножия остывающего камня у дороги.
Я на удивление хорошо запомнила этот апрельский вечер, и даже не из-за поцелуя, а просто потому, что он был каким-то необыкновенным. Я смотрела слезящимися глазами на лиловую дымку вересковой пустоши, простирающейся до самых гор, и думала, что запомню этот вечер навсегда.
Поцелуй второй
Лаванда по уши втрескалась в него на четвёртом. Если честно, я сама была во всём виновата, а уж историю глупее придумать просто невозможно. Впрочем, как бы ни сложились обстоятельства, всё равно они привели к тому, к чему привели, просто их цепочка была настолько странна и невероятна, что целиком отложилась в моей памяти.
Вообще, началось всё с Падмы, ещё летом после третьего курса. С Падмы и её дурацкой сестринской ревности. И даже в этом, должно быть, была виновата только я сама.
Я каждый день писала Лаванде письма. Нет, их никто не перехватил, мне хватало ума их не отправлять, каждый раз уничтожая написанное, но моё непреходящее желание уединиться выглядело подозрительно. Я запиралась в своей комнате, оккупировала беседку у озера, забиралась в наш детский домик на дереве, уходила в библиотеку или пряталась на чердаке наедине со своей детской страстью. Я всё время думала о Лаванде, мысленно разговаривала с ней обо всём на свете, давала советы, обсуждала последний покрой мантий, смеялась над шутками, сплетничала, подбадривала или утешала, держа её за руку. И иногда целовала. Мне казалось, в то лето я думала только о ней. Как только я закрывала глаза, передо мной сразу же возникало её смеющееся лицо. Приходилось напрягать память и концентрироваться, чтобы её черты не расплывались, и от этого у меня всё время было сосредоточенное лицо, будто я мысленно варю зелье уверенности, в которое входят сорок два ингредиента, и все в строгом порядке.
А Падма… Падма видела, что со мной что-то происходит. Я не бегала вместе с ней дрессировать мангустов или ловить в пруду зеркальных карпов, как обычно. Я не листала модные журналы и даже не поехала вместе с ней и мамой выбирать ткани для новых нарядов. Я с видимой неохотой приходила к дедушке послушать свои некогда любимые истории о войне с Гриндельвальдом и всё время сидела с отсутствующим видом. На папин юбилей, когда съехалась вся родня из Индии, я сказалась больной и не вышла из комнаты. Я явно была сама не своя.
Падма несколько раз заметила меня с пергаментом и пучком перьев в руках и пришла к выводу, что я переписываюсь с неким мальчиком. Обладая поистине змеиной хитростью, сестра не стала спрашивать меня в лоб, она коварно закидывала удочки, невзначай поминая то одного общего знакомого, то другого, наблюдая за моей реакцией. «Гарри был бы симпатичнее, поменяй он причёску». «Рону надо отбелить веснушки». «Как жаль, что Оливер закончил школу!». «Дедушка Дина – маггл». «Кажется, Шеймусу нравится Лаванда». И я попалась, непроизвольно вздрогнув. Падма торжествующе ухмыльнулась.
…На вокзале она увидела Лаванду первой, неистово замахав ей и заулыбавшись во весь рот, будто это она дружила с Лавандой уже три года, – та двинулась к нам. Сердце моё замерло, застревая в горле, и ухнуло вниз, щекоча внутренности. Как назло, Шеймус оказался поблизости и слишком приветливо поздоровался со мной. Падма нахмурилась, сжав губы в ниточку. Её худшие подозрения подтверждались.
В поезде сестра не пошла к ребятам со своего факультета, вместо этого усевшись в нашем купе напротив меня и Лаванды и не дав нам даже обменяться новостями. Всю дорогу Падма щебетала о том, как возмужал Шеймус и какие взгляды он кидает на Лаванду – явно влюбился. Я то и дело погружалась в свои дурацкие грёзы о подруге, которая время от времени нервно сжимала мою руку, слушая вдохновенный трёп Падмы. Ну да, конечно, Шеймус – самый прикольный парень во всём Гриффиндоре, и от него без ума половина школы, куда там Гарри Поттеру, а вот он, поди ж ты, безнадёжно влюблён именно в Лаванду. Та закатывала глаза, польщённо улыбалась от уха до уха и три раза нервно подкрашивала губы, заслышав шаги в коридоре. Я вздыхала и с силой удерживала в памяти образ улыбающейся Лаванды, прикоснувшейся к моим губам у «паучьего» камня тем апрельским вечером.
Вот так, с лёгкой руки моей коварной сестрёнки, Лаванда и влюбилась в Шеймуса. Много, что ли, нужно наивной, внушаемой, легкомысленной девчонке? А Падма ещё и подливала масла в огонь страсти, шепча Лаванде, что Шеймус смотрел только на неё на истории магии или улыбался ей вслед, когда никто не видел. Кроме Падмы, конечно. А уж когда Финнигана угораздило подать Лаванде лирный корень на зельеварении… Сердце моей подруги досталось этому парню очень дёшево, почти бесплатно.
Лаванда преданно ловила взгляды Шеймуса, садилась рядом в Большом зале и просила позаниматься с ней трансфигурацией – в общем, делала всё, на что способно воображение пятнадцатилетней девочки, чтобы привлечь внимание мальчика-ровесника. Но хуже всего было то, что Финниган правильно истолковал все эти кокетливые улыбки и явно подумывал о том, чтобы ответить взаимностью. Счастью Лаванды не было предела, когда Шеймус пригласил её на Йольский бал.
Каждая вторая реплика Лаванды начиналась с «когда мы с Шеймусом будем вместе», и за этим следовал подробнейший рассказ о совместном будущем, наполненном семейным счастьем, детьми, внуками, питомцами-кроликами и миром во всём мире. Я кивала, поддакивала и натужно улыбалась. Моё бедное сердце дало глубокую трещину и истекало кровью. Я плакала по ночам, задёрнув полог и свернувшись калачиком, вспоминая тот самый счастливый день в своей жизни, проигрывая его перед глазами в стотысячный раз и допуская кощунственные мысли о том, что лучше бы его и вовсе не было. Я просыпалась больной и разбитой, днём была вялой и сонной, как осенняя муха, ночью плакала, терзаясь ревностью, жалостью к себе и остро осознавая свою ненужность. Я чем-то заполняла собственные дни, с трудом заставляя себя учиться, а вечерами лежала на кровати и смотрела на пыльный балдахин. Я таяла на глазах, чернела и уходила в себя. Лаванда как будто ничего не замечала. Падма сочувственно обнимала меня и просила повнимательнее присмотреться к Терри Буту, раз уж Шеймус предпочёл Лаванду. Сестра отцепилась от меня лишь тогда, когда недостижимый для простых смертных Гарри Поттер сам пригласил меня на бал.
…Второй самый счастливый день в моей жизни случился накануне Йольского бала. Лаванда решила погадать «на суженого» прямо на уроке профессора Трелони. Было это двадцатого декабря, в первый день зимнего солнцестояния, когда «между мирами образуется брешь, и духи Иного Мира приходят пообщаться с людьми и показать им будущее», чем подруга и решила воспользоваться.
Накрутившая сама себя Лаванда тащила меня в кабинет, вся в предвкушении, её рот не закрывался, глаза возбуждённо блестели. Она то и дело нервозно хватала меня за руку, подталкивала в спину, понуждая идти быстрее, или обнимала за плечи, щебеча о том, что именно сегодня надо взглянуть в хрустальный шар и убедиться, что её будущее связано с Шеймусом и никем иным. Я шла в кабинет как на плаху, еле переставляя ноги. Я боялась смотреть в хрустальный шар. Я не хотела видеть будущее Лаванды, если там и правда будет Финниган. Или любой другой. Я кусала губы и впивалась ногтями в ладони, чтобы не заплакать от досады.
Мы заняли самый дальний столик, хрустальный шар, наполненный туманом, оказался между нами. Позвякивая украшениями, профессор Трелони проплыла между столами, призывая освободить сознание и отпустить дух в астрал, отказавшись от оков бренного тела. Лаванда попросила меня сосредоточится на образе Шеймуса, думать о Йольском бале и вглядываться в шар, при этом мысленно притягивая Финнигана к себе. Сама она закатила глаза, вцепившись в мои пальцы, и запрокинула голову, чтобы лучше сосредоточиться.
Наверное, нужно было очень сильно ненавидеть ни в чём не повинного Шеймуса, чтобы так чётко и ярко представить его себе. В моём воображении он чесал нос и грыз размочаленный кончик пера, делая домашнее задание по чарам. Я какое-то время забавлялась картинкой на внутренней стороне век, а потом резко открыла глаза, уставившись в шар. Туман внутри него стал воронкообразно сгущаться, напоминая маленькое торнадо, поглощающее само себя, а потом рассеялся, и я увидела – действительно увидела! – как Шеймус выходит из празднично украшенного Большого зала в какой-то сад, догоняет блондинку в розовой мантии и кладёт руку ей на плечо, разворачивая к себе. Тут я моргнула и, вздрогнув, непроизвольно выдернула свои пальцы из кулачков Лаванды. Та охнула.
– Ты видела это, тоже видела? – вскрикнула она, подскочив на стуле и чуть не сбив шар на пол. На нас стали оглядываться из-за соседних столиков: Гольдштейн криво усмехнулся, а Паркинсон пренебрежительно хмыкнула, покрутив пальцем у виска. Они-то, небось, отродясь не рассеивали туман над будущим, а на прорицание ходили единственно ради того, чтобы не изучать более трудные предметы по выбору, вроде рун или астрономии.
Едва дождавшись конца урока, Лаванда схватила меня за руку и потянула в гостиную Гриффиндора, наболтав профессору Трелони, будто мы видели в шаре, как Поттер выигрывает Турнир Трёх Волшебников. Я покорно потащилась за ней, ощущая себя ещё более несчастной. Хотя куда уж больше?
Смерчем пронесясь по гостиной, Лаванда устремилась в спальню, волоча меня за руку. Уже в комнате – благо, там так рано никого не было – она толкнула меня на свою кровать, забралась на неё с ногами сама и задёрнула заклинанием полог. Я тяжело дышала после такой пробежки по всему замку, силясь понять, что нашло на Лаванду.
– Парвати, Парвати, – зачастила она, – ты понимаешь, что это значит?
Я помотала головой, пытаясь отдышаться. Меня нервировало, что мы сидим вдвоём на кровати Лаванды, полог задёрнут, а она смотрит на меня в упор и тяжело дышит – грудь вздымается под блузкой.
– Ну как же! Ты же тоже это видела, так? Шеймус пошёл за светленькой девушкой в розовой мантии в сад. Мы ведь видели завтрашний день! Большой зал был украшен – а эльфы как раз должны завтра с помощью своей магии разбить сад на одну ночь. А праздничная розовая мантия и светлые волосы – у меня!
Я теребила косу, всё ещё не понимая, зачем надо было бежать сломя голову через весь Хогвартс и прятаться от всех в спальне за закрытым пологом, чтобы сказать мне это. Мы могли спокойно обсудить это и в гостиной, усевшись в «нашем» уголке, как обычно.
– Я не умею целоваться, – прошептала Лаванда смущённо. – В смысле – по-настоящему не умею. Ну, с языком. Ты думаешь, зачем Шеймус пошёл за девушкой, то есть за мной? Он наверняка собрался меня поцеловать. Ну там романтика, сад, розы, салют, праздничное настроение… А я не умею! И…
И тут до меня дошло. И эта спешка, и стремление уединиться, и задвинутый полог, и смущение. Сердце моё заколотилось так, что грозило сломать рёбра. Во рту пересохло, а голова словно наполнилась туманом, тем самым, из хрустального шара. Я опустила глаза, уставившись на судорожно стиснувшие волшебную палочку пальцы Лаванды. Я могла бы внутренне возликовать оттого, что сейчас сбудется моя самая смелая, самая непостижимая мечта, такая, которая даже осмысленной мечтой ещё не была. Я могла бы разнервничаться, испугаться и отказаться, признавшись, что тоже, вообще-то, не умею по-настоящему целоваться. Я могла бы расхохотаться от нелепости предложения и высмеять Лаванду, как, наверное, поступили бы на моём месте большинство девушек. Но я не большинство, и я ничего из этого не сделала. Я просто сидела, ощущая странный вакуум в голове, я словно бы была здесь и не здесь. Я не могла сказать «да» и не хотела говорить «нет». Моё затянувшееся, унижающее молчание придавило, пригнуло нас обеих, и Лаванда сломалась первой.
– Ладно, это была глупая идея, извини. В конце концов, неумение целоваться – не грех, и Шеймусу, наверное, будет даже лестно, если он меня всему научит сам. Просто я думала, что… мы ведь подруги, и тебе не будет противно меня разок поцеловать. Это же… как бы понарошку, – в голосе Лаванды были слёзы.
Я застыла, не в силах шевельнуться. В голове мелькали какие-то хаотичные образы, и вид у меня, должно быть, был совершенно дурацкий. Хорошо ещё, что я косу больше не теребила и губы не кусала, как всегда делаю, если растеряна. И тут Лаванда меня удивила, впервые в жизни – по-настоящему удивила. Она, конечно, взбалмошная, импульсивная и без царя в голове, но на этот раз она превзошла сама себя. «Представь себе кого-то, кто тебе очень нравится», – промычала Лаванда, просто привстала на кровати и, взяв моё лицо в ладони, поцеловала меня в губы, не давая отвернуться. Я неловко заморгала, задевая ресницами её веки, а потом инстинктивно закрыла глаза, упираясь спиной в столбик кровати. Лаванда крепко меня держала, хотя я и не пыталась отдёрнуться или вывернуться. Руки мои сначала безвольно лежали на коленях, а потом я почувствовала под ладонями длинные распущенные волосы и поняла, что сама притягиваю голову Лаванды к себе. Губы у неё были резиново-мягкие, но не как желе, а как… ну, не знаю, кальмар? Что-то из морепродуктов, такое приятно-упругое, податливое и в то же время пружинящее. Мне лезли в голову какие-то дурацкие гастрономические сравнения, сознание вертелось каруселью. Когда Лаванда куснула меня за нижнюю губу, я приоткрыла рот, чтобы сказать, что-то типа «Ух ты!», и тогда она лизнула мой язык, а потом захватила его зубами, умудрившись сделать так, что рот я закрыть уже не смогла.
Наверное, я должна была возбудиться или ещё что, но ничего такого не произошло. Вакуум, в котором я пребывала последние полгода, будто поглотил и Лаванду тоже, бросив её в мои объятья, окутав нас плотным одеялом, загородив от внешнего мира и отсекая всё лишнее. Пропали звуки, цвета и запахи. Мысли исчезли. Все мои ощущения сконцентрировались на губах, на языке и на руках… Я гладила Лаванду по щеке одной рукой, пальцы другой запустив в волосы на её затылке. Я целовала её, задыхаясь, хватая воздух ртом, сопя носом и захлёбываясь, кусая её за нижнюю губу, проводя языком по языку и задевая зубами зубы. Я потеряла счёт времени, существуя в том самом пресловутом «здесь и сейчас», которого так трудно добиться и которое обычно замещается рефлексией, воспоминаниями и мечтами. Мне некогда было думать о том, что я выдаю себя с головой, что я творю нечто недозволенное и вообще потеряла голову. Я просто целовала свою лучшую подругу, в которую была безумно влюблена.
Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Лаванда вцепилась мне в плечи, буквально отдирая меня от себя. Мы обе тяжело дышали, как будто полчаса без перерыва бегали за соплохвостами Хагрида. Я, наверное, покраснела от стыда и недостатка воздуха, а вот Лаванда была бледной, в глазах у неё стояли слёзы.
– Это Гарри Поттер, да?
– Что? – позорно растерялась я.
– Ты ведь представила Гарри Поттера, когда мы целовались, так? Мне Падма сказала по секрету, что он неспроста пригласил тебя на бал и вообще считает самой красивой девушкой нашего факультета.
Я вздрогнула как от пощёчины и пробормотала, уставившись на свои руки:
– Да, это был Гарри Поттер.
Лаванда шмыгнула носом, дёрнула за кисти полога, резко вскочила и пошла примерять мантию к завтрашнему празднику.
…Я сидела, привалившись спиной всё к тому же столбику кровати, трогала языком чуть припухшие губы, теребила косу и исподтишка следила за Лавандой, разгуливающей по спальне в новой розовой мантии. Мою голову наполняла блаженная пустота. И горькие мысли о Гарри Поттере.
Поцелуй третий
Знай я на четвёртом, что ждёт меня на шестом – на третьем не влюблялась бы. На шестом курсе Лаванда на полной скорости влетела в Рона Уизли. История, как всегда, была преглупейшая: заучка Грейнджер с простофилей Уизли встречаться не захотела, а Лаванде и такой был хорош. Она вообще, по-моему, не очень разбиралась в парнях. Вернее, если уж на то пошло, вообще не разбиралась. Ну, то есть, она стала бы встречаться с любым, кто ей предложил бы, и слава Мерлину, что таких пока было не очень много – а это ведь запросто мог оказаться и Грегори Гойл, например. С Шеймусом у них что-то не заладилось уже на пятом, но Лаванда не долго страдала, к тому времени он ей уже разонравился. А тот и рад стараться, сбежал к малолетке Вейн, которая, между прочим, была явно влюблена в Гарри.
И вот на шестом курсе зазвездившийся «Уизли – наш король», пьяный своей славой и сливочным пивом, украл у меня Лаванду окончательно.
…Ночами я не могла спать, всё ждала, когда она вернётся со свидания. Всё прислушивалась, как едва слышно клацнет дверь, как процокают каблучки, как застучит об пол вода в душевых, а потом тихо взвизгнут пружины кровати.
Лаванда уходила почти каждый вечер, одеваясь самым легкомысленным образом: юбочка колокольчиком, блузка или свитерок с внушительным вырезом, под блузку лифчик, на который наложено заклинание обмана зрения. Он груди размера два только так прибавлял, хотя не то чтобы Лаванде это было нужно, в самом-то деле... Волосы она тщательно укладывала в «ракушку», чтобы выглядеть взрослее, или делала хвост. По-моему, завлекательно смеяться она начинала ещё на лестнице, ведущей в нашу девичью спальню, настраивалась, наверное, и, так же легкомысленно смеясь, спускалась вниз, к этому рыжему.
Наверное, на деле ей было без разницы, Рон это, Дин или Терри, Энтони, Эрни или Майкл. Если не Гарри и не Драко, то хотя бы не Невилл. Парень – любой парень – это статус. У меня не было парня, у Падмы не было, у Гермионы, Ханны или Миллисенты, у Луны, у Сьюзан, у Кэти и даже у Чо – не было. А вот у Лаванды Браун Был Парень. Вон-Вон. Да, отменно мерзкая кличка, пуделей – и то приятнее называют, но Лаванде нравилось.
Заведя себе Вон-Вона, Лаванда просто расцвела. Она не упускала случая показать всей школе, как они безумно любят друг друга и какая они чудесная пара. Они ходили за ручку по коридорам, сидели рядом с Большом зале и всеми вечерами обнимались и целовались на диванчике на виду у всего факультета (детям лет до тринадцати на это вообще надо было запретить смотреть). По-моему, они специально садились на самом видном месте, чтобы все, абсолютно все (а особенно Шеймус и Гермиона) видели, как они категорически счастливы вместе. А после отбоя они шли бродить по школе и обжиматься в пустых кабинетах. Думаю, всем было понятно, чем они там занимаются, кто-то наверняка осуждал, но большинство – да, большинство завидовало. Правда, если нормальные девочки завидовали Лаванде, то я завидовала Рону Уизли.
Они уходили в гулкую пустоту кабинетов, так и нашёптывающую голосом Лаванды «поцелуй меня», «обними меня», «распусти мои волосы», «расстегни мне блузку», а я уходила в спальню, падала на кровать, заворачивалась в шерстяную броню одеяла и едва слышно скулила, как двухмесячный круп, которому только что купировали раздвоенный хвостик. Я не могла уснуть, пока Лаванда не возвращалась.
Я обычно лежала без сна, до синих точек зажмурив глаза, поставив ноги горкой и зажав коленями ладони. Лежала и представляла себе их. Вот радостная Лаванда забегает в пустой кабинет (трансфигурации), плюхается на парту, чуть разведя колени, и игриво улыбается, наклонив голову и упираясь руками в стол позади себя. Рон заходит следом, воровато оглядываясь, бесшумно закрывает дверь, медленно, предвкушающее подходит к Лаванде, встаёт вплотную, так же медленно, со вкусом целует её, запускает большие руки в волосы, распускает их, гладит её по спине, по плечам, расстёгивает мантию, касается губами бровей, век, носа, чуть прикусывает мочки ушей, проводит языком от впадинки между ключицами до ложбинки между грудей, стягивает через голову свитерок, тянется к застёжке лифчика…
В какой-то момент в этих моих фантазиях образ Рона тускнел и пропадал, плавно перетекая в мой собственный. А Лаванда даже не замечала. Она так же выгибалась под моими руками и губами, как выгибалась под руками и губами Рона. Ей было всё равно.
Я доводила себя до исступления. До искусанных губ, до беспомощных слёз, до дрожащих рук, которые уже не удерживались коленями... Да, мне было плохо, плохо, как полтора года назад, но если тогда мои страдания были какими-то пассивными и состояли из бесполезных терзаний и одного-единственного связывавшего нас воспоминания, то сейчас я научилась заставлять Лаванду делать для меня всё что угодно. Я могла уже не прокручивать второй наш поцелуй в памяти бесчисленное количество раз, как делала это с первым, моя фантазия эволюционировала, я могла придумать всё что угодно: Лаванда обнимает меня, проводит губами по лбу, щекочет языком шею, расплетает мою косу, сжимает пальцами сосок, оставляет ногтями полоску на смуглом животе…
Пару раз Лаванда возвращалась слишком возбуждённая, чтобы тихонько пойти в душ и сразу лечь. Она «будила» меня, тормоша и бубня шёпотом, что ей надо срочно мне всё рассказать, иначе она просто лопнет, и мы выбирались в гостиную. Волосы у неё бывали в беспорядке, мантия распахнута, блузка едва застёгнута на нижние пуговицы, юбка наперекосяк.
– Смотри, это же засосы! – радостно смеялась Лаванда. – Самые настоящие засосы, представляешь! – и тыкала в себя пальцем, показывая на глазах наливающиеся чернотой кровоподтёки на груди и шее. – Он меня любит, правда любит!
А я… Я подло не верила в эту любовь. Я видела, как Уизли страдальчески смотрит на Гермиону, и всё представляла себе, как он бросит Лаванду, а я буду её утешать. Гладить по голове, обнимать за плечи и фальшиво причитать старой тётушкой: «Ну-ну, не плачь, дорогуша, всё обойдётся, он не для тебя, ты найдёшь себе кого-нибудь получше».
Но пока Лаванду всё радовало: может, сознание собственной взрослости, может, вера в любовь Вон-Вона, измерявшуюся болезненностью оставленных им синяков… А я тихо млела и не дыша втирала мазь в эти тёмные пятна подростковой страсти. Лаванда морщилась и торжественно улыбалась, сидя на старом пуфике, как королева на троне, расправив плечи и выпятив грудь, чтобы мне было удобнее смазывать синяки.
Иной раз Лаванда возвращалась хмурая и неудовлетворённая. Она уже не старалась прокрасться на цыпочках в ванную и могла неосторожно хлопнуть дверью или зло скинуть туфли, так, что они летели через всю спальню и гулко шлёпались под окном.
А потом засосы окончательно пропали, и появилось много вопросов типа «почему он так со мной» и «что я делаю не так». И слёзы. И швырянье содранного с шеи безобразного кулона с надписью «девушка Рона» в окно. И испепеляющие взгляды в сторону не умеющей или не желающей скрыть радостную улыбку Гермионы.
…Третий самый счастливый день моей жизни снова случился в апреле. Он был счастливым вдвойне. Месяц апрель всегда был для меня полон сюрпризов.
…Я нашла её в туалете плаксы Миртл, сбежав из гостиной под предлогом визита в Больничное крыло. Я оббежала все закоулки школы, включая пугающую одним своим каменным двором далеко внизу Астрономическую башню, когда подруга не пришла ночевать. Лаванда скукожилась в углу заброшенного туалета, обняв колени и завесившись волосами. Рядом стояла бутылка огневиски, пустая на треть (и где только Лаванда умудрилась её найти?). Кажется, уже вся школа знала, что «заучка Грейнджер» и «тот очередной Уизли» помирились и теперь вместе. Ну, школа – не школа, но Гриффиндор-то точно весь знал, что «Рон бросил Лаванду», что «да надоели эти двое друг другу, захотелось разнообразия», что «да Браун этого Уизли в отставку отправила, гулял он, и с Полоумной Лавгуд, и Грейнджер у него была, да и мимо этой малолетки Вейн не прошёл, это даже профессору Слагхорну известно».
Самое странное – Лаванда не плакала. Её глаза были остановившимися, выпукло-блестящими из-за непролитых слёз, а лицо было такое, словно сейчас она достанет из-за спины топор, презрев волшебную палочку, и найдёт ему достойное применение, заявившись в спальню шестикурсников. Лаванда посмотрела на меня, будто не сразу узнав, а потом растянула губы в страшной улыбке и попыталась сунуть мне бутылку. Бутылка не давалась в руки, коварно ускользая, и Лаванда несколько раз промахивалась, хватая воздух. И тут только я поняла, насколько сильно она пьяна.
Я наклонилась, неловко просунула руки ей за спину, обнимая и пытаясь поставить подругу на ноги, но она была отяжелевшей и расслабившейся и даже не делала попыток подняться. Я пару раз дёрнула её вверх без особого результата, но поняла, что не справлюсь, если она сама мне не поможет. Пошарив по карманам в поисках палочки, я вспомнила, что оставила её на тумбочке в спальне.
– Лаванда, идём, Лаванда, нам надо в гостиную, пока нас не засёк кто-нибудь. Тебя же выгонят… – я как-то медленно и постепенно осознавала реальные масштабы катастрофы. Одно дело – две разгуливающие по ночной школе старшекурсницы, и совсем другое, если одна из них пьяна настолько, что не держится на ногах.
Я продолжала дёргать её, а Лаванда, наконец-то поймавшая увиливающую бутылку, сунула мне её в руки. Подавив в себе малодушное желание отхлебнуть из горлышка, я спрятала бутылку за унитаз, молясь про себя, чтобы Миртл не нашла её, пока мы здесь.
– Ппарвати… хорошо, что ты пришла… А больше никого и нет… никому нет до меня дела…
– Вставай, Лаванда, ну давай же… – обхватив её, нечеловеческим усилием я подняла подругу на ноги и чуть было не упала сама, когда та навалилась на меня всем весом – ноги её совершенно не держали.
– Вот ты хорошая, ты меня любишь, а больше меня никто не любит, совсем никто… Выпей тоже… ну давай! Ты знаешь, что я никому не нужна?.. И Вон-Вон меня бросил. А говорил, что любит… Я ему верила, а он врал, всё врал...
– Да-да, всё хорошо, давай, ну пошли же, – и я потянула Лаванду к умывальникам, обнимая её за талию и с большим трудом удерживая равновесие. В заброшенном туалете из восьми кранов работал всего один, и я, прислонив подругу к стене, кое-как умыла её, чтобы привести в себя. Кажется, это не особо помогло, зато теперь вся мантия у Лаванды была мокрая, да и блузка под ней наверняка тоже.
– Ну идём, идём в спальню, ты устала, надо отдохнуть, давай, пошли, – уговаривала я Лаванду, как больного ребёнка, снова обняв её за талию. Приходилось немного нагибаться, иначе у меня не доставали руки. Мы сдвинулись с места и заковыляли по какой-то дикой траектории, потому что Лаванду то и дело заносило, а во мне не хватало веса идти прямо, удерживая её.
Не зря говорят, что пьяных хранит Мерлин. У нас была масса возможностей нарваться на учителей, патруль префектов, Филча или его кошку, но едва освещённые коридоры были пустынны, не было даже привидений. Мы шли зигзагами, и нас мотало от стены до стены, у меня ныли от усталости руки и подгибались ноги, но я упорно тащила подругу, словно выносила на себе раненого с поля боя.
– Вот ты же не говоришь, что любишь меня, а сама любишь, я-то знаю. И не встречаешься ни с кем, и смотришь на меня не так, как… Глазами ешь, и мало тебе …я же вииижу, как ты на меня смотришь. Вот ты, небось, рада, что Вон-Вон меня бросил, ты давно этого хотела… ты бы сама со мной была, если бы я разрешила. А что, я теперь девушка свободная… – последние слова заставили меня, наконец, прислушаться к её бормотанию, и я слушала, едва дыша, как Лаванда расписывает мои чувства к ней. Мне эта любовь всегда казалась тайной, надёжно укрытой глубоко в моём сердце, а выяснялось, что Лаванда давно всё знала, увидев эту любовь, просвечивающую сквозь мои глупые глаза.
Не знаю, сколько прошло времени, пока мы доковыляли до гостиной, я много чего о себе успела услышать, и хорошего, и плохого. Полная Дама, предающаяся возлияниям с верной Ви, почти сразу пустила нас, бормоча о том, что пора бы трезветь, потому что перед глазами уже двоится, и в Больничное крыло ушла одна девушка, а вернулось две.
Лаванда что-то бубнила о том, что с девочками вообще лучше иметь дело, чем с мальчиками, потому что их проще понять и на противозачаточное зелье разоряться не нужно будет, как дойдёт до дела, когда я уронила её на диван и сама упала рядом, тряся растянутыми руками и пытаясь отдышаться.
Сквозняки коридоров немного отрезвили Лаванду, но явно не полностью. Она зачем-то взяла меня за руку, потянула на себя и попыталась поцеловать. Всего лишь попыталась, потому что я отвернулась, и её влажные губы прочертили на моей щеке дорожку. От Лаванды пахло огневиски и непролитыми слезами, злостью, и отчаянием, и неудовлетворённостью. Я отодвинулась, но она приподнялась и сжала мой подбородок клещами пальцев, приподнимая лицо, грубо, слишком умело целуя, запихивая язык мне в рот и не давая мне отвернуться – откуда у неё только силы взялись... Вторую руку она запустила мне под свитер и сжала грудь.
Не знаю, что я в тот момент испытывала. Отвращение, обиду, неловкость, мрачное удовлетворение, желание? Всё вместе, наверное. Или же я вообще ничего не чувствовала. Возможно. Но не любовь. Не любовь. Не было чувства прикосновения к тайне первого поцелуя, не было эйфории второго. Я резко отпрянула, отворачиваясь от Лаванды.
– Эй, Парвати, посмотри на меня, – потребовала она, поглаживая меня тыльной стороной ладони по щеке. – Почему ты меня отталкиваешь? Ведь я же знаю, чувствую, что ты меня хочешь…
Вот не зря мне не хотелось поворачивать голову. Я смотрела на затухающий камин, а в груди у меня набухал ком боли, и его острые, как у сухаря, края царапали у меня внутри. Мне стало гадко от её слов, пусть они и были правдивыми. Я чувствовала себя униженной, какой-то запачканной, что ли, как будто то, что я любила Лаванду, характеризовало меня с плохой стороны, как будто это было неправильно, грязно, мерзко. Как будто я делала что-то плохое по отношению к ней, когда молча любила её, и сейчас она цинично мстила мне за то, что кроме меня никому не была нужна. Я казалась себе настолько жалкой и наивной дурой, что даже плакать не могла. Передо мной словно разверзлась бездна, чёрная пропасть безысходности, уходящая краями в бесконечность, и я могла либо рухнуть в неё, либо повернуть назад. И я решила взлететь.
– Ппарвати… кажется, меня сейчас вырвет… – дрожащий голос прервал мои молчаливые страдания, и я вскочила, сама не ожидая от себя такой прыти.
Схватив Лаванду в охапку и охнув от отдавшейся в растянутых запястьях боли, я доволокла её до туалета и практически окунула головой в унитаз, собрав её длинные волосы в кулак и придерживая их, пока её выворачивало наизнанку. Я механически помогала Лаванде, ничего не чувствуя, словно я была живыми доспехами, которых полно в коридорах Хогвартса, или одним из живых манекенов-демонстраторов мантий мадам Малкин. Вроде двигаются и даже что-то делать могут, но ведь не живые же… Внутри у меня была пустота, будто сквозь проплавленную кислотой реальности дыру утекла, высочилась наружу вся моя любовь.
Я умывала Лаванду, размешивала ей полоскание для рта, потом даже помогала раздеться, охваченная какими-то смутными материнскими чувствами, и всё думала о том, что ещё два часа назад я её любила, а теперь – не люблю. Разлюбилась. И всё. Я чувствовала какое-то странное спокойствие, словно мне и не нужно будет заполнять эту внутреннюю пустоту нелюбви, словно я смогу жить, не думая каждые пять минут о ком-то, кто составлял весь смысл моей жизни. Лаванда разом ушла из меня, оставив лишь воспоминания о трёх поцелуях.
Поцелуй четвёртый
Накрыв Лаванду одеялом, я склонилась над ней и с благодарной улыбкой приобретённого опыта поцеловала её в лоб, прощаясь с двумя годами своей любви четвёртым поцелуем.
-
-
28.10.2008 в 18:43Я читала мало фема и он мне обычно совсем "не катил", но этот и правда классный!
-
-
28.10.2008 в 18:44-
-
28.10.2008 в 19:57Гыыы!
Все, тебя посодют - открыто ж низзя прям так сразу!
-
-
28.10.2008 в 20:16мне вскрыл моск первый камент на ХН:
-
-
29.10.2008 в 10:30Все, тебя посодют - открыто ж низзя прям так сразу!
Сижу вот теперь и думаю - то ли простебаться над ребёнком, мол - а чё низя, а почему низя, а я вот хочу и ваще дайте мне мой камингаут... То ли честно объяснить мальцу, что почём и что к чему обязывает или нет. Впрочем, ему там другие читатели чё-то уже наобъясняли.
Ludowig
Какая мээрзоссссть
Это крик души, а не мээрзоссссть.
жжошь, просто жжошь )
-
-
29.10.2008 в 10:41-
-
29.10.2008 в 10:52меня по-жизни просто тошнит ат чуйственного фемслеша
+ незнаюсколькомиллионовтыщтыщ!!!11 Ненавижу все эти "и она нежно провела чем-то-там по ключице подруги, перемазав ту сиропными слюнями и соплями, тоненько всхлипнув и дёрнув ношшкой"
а тут все еще и так жизненно-жизненно и реалистично
Ты тоже хочешь обозвать меня лесбиянкой?
*дайти мне тоже готишный смайлег с гробом!*
: grob : - убрать пробелы
-
-
29.10.2008 в 11:00Ты тоже хочешь обозвать меня лесбиянкой?
ммм... ну, папочка, я даже не знаю...
нераспробовалДа, кстате, ты прочитала мой подарочный гарилюц?
-
-
29.10.2008 в 11:09нераспробовалНу, по-мойму, и так неплохо получилось
Да, кстате, ты прочитала мой подарочный гарилюц?
Блин, сорри, никак не успеваю, жопа я с ручками, знаю. Дома комп полетел, а на работе - работа. Постараюсь сегодня и отпишусь, ога?
-
-
29.10.2008 в 11:13Я до сих пор по уши в гигиенической помаде...
Это не мое!
Ах ))) Сильна не бей. Тока если ванильненька )) Шучу )
-
-
29.10.2008 в 11:51Но почему тогда мне так понравился твой фик??
-
-
29.10.2008 в 16:50на моих был только коньяк!
Я имею в виду - на моих живого места не было! Ром/кола - и моск у меня отсутствует по определению)).
Тока если ванильненька ))
Lileia
Чорд, Фиделия, я же не люблю фамслэш *раздраженно*!
Но почему тогда мне так понравился твой фик??
Может потому, что я тоже не люблю тот фемслэш, который обычно пишут, и решила написать что-то принципиально другое? Что-то настоящее... В смысле -там какие-то реальные вещи из моей автобиоргафии очень сильно переработаны, но основа-то всё равно жизненная, она не придуманная.
-
-
29.10.2008 в 16:57-
-
29.10.2008 в 17:16В том смысле, что вполне возможно пережить детскую влюбленность в подругу? *хмыкает* Это мне понятно. Может потому фик и понравился, наверное ты права. Снимаю шляпу, ибо фик удался.
-
-
29.10.2008 в 17:18Снимаю шляпу, ибо фик удался.